

Хуёжники: Факен-Кракен-Гокудера х), Estarion и ваш покорный слуга sss_kai XDD
вынести мозг? я предупреждал, есличо х)
2. Я задаю вам 5 любых вопросов о вас и вашей жизни.
3. Эту инструкцию, а так же ваши ответы на мои вопросы вы постите у себя.
sss_kai
1. Ты сидишь в асе только с мобильного? о о
2. Ты хорошо учишься?

3. Почему ты говоришь, что тоже ленивый, но при этом умеешь готовить?
4. Откуда такой ник?

5. Любишь сладкое? O^O

Название: Сны. Глава 1: Кошмары.
Автор: sss_kai
От автора: ну да, херово у меня с энцой т.т
Как же идеальна чистая, неприкосновенная природа. Идеальна и совершенна, но только тогда, когда ни одним движением, кроме дуновения легкого ветра, не пошевелит листья и чуть влажную от росы траву. Когда уникальные птицы – Бьякуран всегда думал, что такие водятся только в жарких южных странах –начинают просыпаться и чистить перышки после сна. Когда… а, впрочем, ничто больше и не может потревожить природу. Вернее, никто: ни единой души нет на острове, есть только во снах. Но какое дело окружающей среде до снов пленника пустынного острова?
А сны стоят внимания. То воспоминания о веселье, о том, ради кого Джессо обходил правила им самим придуманных игр, менялся сам, изобретал то, что невозможно было выдумать; воспоминания эти не тускнели, напротив – обрастали новыми подробностями и деталями. Сон не приносил Бьякурану никакого отдыха, потому что единственный человек, появляющийся в его снах, был и единственным настоящим в его жизни, единственным истинным… да называйте, как хотите, но дело в том, что Бьякуран не мог заставить себя заснуть. В его снах Шоичи позволял целовать себя – в жизни его не приходилось упрашивать, но постоянный укор и тщательно скрываемое раздражение пополам с искренней ненавистью утомляли, заставляли напрягаться и постоянно думать о будущем. Во снах Шоичи любил своего друга, босса, любовника, в реальности у Бьякурана не осталось ничего. Вязкая, омерзительная ложь – была, предательство тоже было, а любви вот не было. И поэтому все чаще и чаще возникало желание либо не спать, либо уснуть и не проснуться больше никогда.
Джессо начинает дремать, но тут же с силой бьет себя по щеке. Несколько суток без сна неприятны, но тянущая боль в сердце после таких снов-воспоминаний ещё неприятнее. Самое обидное в этой реальности то, что запах лилий, будто в издевку растущих на острове, вызывает безумное раздражение; то, что как бы Бьякуран не старался перебороть свой разум, он всё равно ничего не может сделать ни с бесконечными сновидениями интересного содержания, после которых приходится идти мыться и стирать одежду в море, ни с переутомлением, ни с навязчивым запахом белоснежных цветов.
Тогда в воздухе тоже витал аромат лилий. Тогда ещё верилось в Тринисетте, в идеальный мир, построенный только для двоих. Тогда милый Шо-тян ещё смущался и не был против близости… Бьякуран вновь вспоминает, вновь проваливается в отравляющие и так уже не особенно здоровую душу сны. Будто кто-то вспоминает за него.
Жадные ласки на издевательски белом ковре, на открытой веранде в особняке Мильфиорре в Италии – дело привычное для обоих, но Ириэ до сих пор стесняется и абсолютно чудесно краснеет.
- Б-бьякуран-сан, выже ещё… ах… тот приказ не подписали, - сквозь слабый стон проговаривает он, послушно плавясь под теплыми пальцами своего начальника. Тот шутливо грозится в ответ.
- Шо-тян, хоть одно слово о работе – и мне придется использовать кляп, - тянет Джессо, радостно жмурясь, ведь не так уж и часто получается насладиться его Шо-тяном. Хотя тот думает совсем по-другому, но Бьякурану всегда хочется ещё.
- Не дергайся, Шо-тя~н… Расслабься, - приговаривает он, обжигая кожу подчиненного горячим дыханием. Шоичи извивается под ним, одновременно пытаясь и отстраниться, и прижаться как можно ближе. Трется бёдрами о бёдра босса и отталкивает за плечи, но тут же обнимает. Бьякуран усмехается только и отбрасывает в сторону снятуюдо конца одежду, касается пальцами тонкой кожи ануса, пока не торопясь войти. Ириэ так невинен в подобные моменты. Бледная, словно фарфоровая кожа потрясающе контрастирует с рыжими волосами. Шоичи неподдельно, натурально идеален, он напоминает Бьякурану об античных римских богах. Это так заводит, то, что ты занимаешься сексом с божеством. Оставляешь на тонкой коже бёдер синяки, вызываешь прикосновениями бурную реакцию – стоны, хриплые выдохи; самолюбие босса Мильфиорре в такие моменты растет до небес. А юный, медленно тающий под пальцами и губами своего любовника Ириэ, даже не думающий, что его только что мысленно сравнили с обитателем Олимпа, тем временем сам насаживается на пальцы, кусая губы и выдыхая с полустоном имя Джессо. Тут же двигается, при каждом толчке жмурясь так, что Бьякуран просто перестает контролировать себя – закидывает ноги Шоичи себе на плечи и резко входит, сразу начиная движение. Щёки Ириэ подернуты румянцем, губы искусаны до красноты, и он просто восхитителен. Несколько движений бёдрами – и Бьякуран с глухим стоном кончает, следом за ним пачкает спермой живот босса и Шоичи. Как же хорошо…
Было. Чертов остров, чертовы сны. Джессо опять кончил во сне, как неудовлетворенный подросток. Это безумно бесит – ещё только раннее утро, воздух ледяной, а природная брезгливость не позволяет ждать. Бьякуран идет мыться – отлично, отрезвляющий холод никогда не мешал. Заключенного на острове безумно раздражает тупая боль в душе и противно дрожащие от слабости руки, но ничего не поделаешь. Раздражает… да, но Бьякуран всегда был мазохистом.
Сны в этой реальности никогда не закончатся. И как же Джессо хотел бы "отблагодарить" того, кто впихивает ему насильно то, о чем он так хочет забыть. И как же он надеется, что там, где-то в другом мире Шоичи снится то же самое.
Доступ к записи ограничен
Темнота становится привычной. Темнота уже не убивает, не заставляет воображение, раньше старавшееся возобновить всё, что потерял, судорожно трепыхаться. Темнота становится моим лучшим другом и самой близкой тварью, я почти чувствую, что мы срослись тем, что вместо сердец.
Темнота забирает все больше и больше воспоминаний, то, что я слеп, уже настолько привычно для вас всех, что я почти не чувствую жалости в ваших голосах. В твоем голосе, Гилберт.
Я всё ещё могу улыбаться, наверное, как раз потому, что ты, памятуя о моей "слабости", всё так же нервничаешь, когда я говорю что-то задевающее, но учишься не кричать в ответ. Это очень забавно, и, как не парадоксально, пугает. Когда в ответ на колкость я не слышу привычных воплей негодования, я задумываюсь, а не забываешь ли ты меня?
Забываешь. Заставляешь себя забыть, выгоняешь меня из мыслей мыслями о другом, уничтожаешь в своей памяти. А тем временем меня преследует шелест песка в огромных песочных часах. Он сыплется быстро, время выходит, осталось уже совсем мало в верхней их части. Пусть так, но - последняя просьба - когда мое время закончится, вспомни меня. Хотя бы на миг.


